Архитектура постсоветского Узбекистана — это не только история развития городских форм, но и материальное воплощение политических идей и амбиций эпохи независимости. Репрезентативный стиль, который сформировался в стране в 1990-2010-е годы, условно можно назвать «каримовским ампиром» — по привязке к периоду президентства Ислама Каримова и очевидной близости к риторике имперской архитектуры, выраженной в белом мраморе, колоннадах, грандиозных площадях и арках как воротах в новую историю.

Как и сталинский ампир, который в середине XX века демонстрировал мощь централизованного управления через монументальность и ордерную строгость, «каримовский» стал официальным языком новой власти и задал визуальный код независимости. Вместе с этим градообразующий стиль конца XX — начала XXI века наследовал и все слабости «авторитарной архитектуры». Доктор архитектуры Шукур Аскаров в своей книге «Генезис архитектуры Узбекистана» писал, что архитектура периода независимости стремилась к созданию новых ансамблей и типологий, но делала это преимущественно через внешние символы, а не через глубокую градостроительную политику.

Парадоксально, но при СССР, несмотря на цензуру и контроль, к архитекторам прислушивались — они были частью общественного диалога. После 1991 года архитектурный облик диктовали президент и рынок, существовала мода на определённые формы. Однако даже в условиях ограничений многие архитекторы старались подходить к работе творчески, обращаться к накопленному опыту, следить за качеством. В некоторых зданиях первых лет независимости можно найти отголоски модернистского наследия, но в целом период с начала 90-х по 2010-е стал для архитектуры Узбекистана стал бедным и ограниченным, когда творческое начало почти не имело шансов пробиться.

Разговор об архитектуре, созданной за 20 лет независимости (с 1991 по 2016 годы) при первом президенте Узбекистана Исламе Каримове, стоит начать со сравнения со стилями предшествовавших эпох, образцы которых до сих пор сохранились в Ташкенте и других городах страны. Это поможет выявить ключевые отличия в градостроительных масштабах, подходах к застройке и понять вектор её развития. 

Сталинский ампир (1930–1950-е годы) отличался централизованностью и идеологической направленностью, но опирался на существовавшие институции — академии и проектные мастерские, где решения проходили экспертизу. Этот период оставил в Ташкенте характерные ансамбли улиц и площадей, включавшие театры, клубы, жилые Дома специалистов и административные здания. Архитектуру того времени адаптировали к жаркому климату Центральной Азии — глубокие лоджии, широкие карнизы и решётчатые экраны помогали защищать помещения от солнца.

Позднесоветский модернизм (1960–1980-е годы) после землетрясения 1966 года работал в логике генерального плана и крупной кооперации, включавшей коллективных авторов, институты и межсоюзные конкурсы. В это время архитекторы работали над проектами крупного масштаба: от монументальных объектов, общественных комплексов до жилых районов. Системный подход предусматривал их интеграцию с транспортной сетью, инженерией и социальной инфраструктурой. При проектировании учитывались как климатические особенности, так и сейсмоустойчивость.

В течение 25 лет со дня провозглашения независимости (1991–2016) архитектурная политика трансформировалась и стала предельно персонифицированной: Ислама Каримова называли «главным архитектором страны». Его указания часто становились обязательными для проектировщиков и выполнялись беспрекословно.

На смену ансамблевому подходу в строительстве, который практиковался в советское время, пришла концентрация на точечных «островах представительности». Такие объекты, как площадь Независимости, Государственный музей истории Тимуридов, Сенат, резиденции, задумывались как «сцены для ритуала» и редко вписывались в повседневную жизнь города. Фасады из белого мрамора, алюминиевых композитных панелей (алюкобонда) и стекла сообщали людям, что страна оставила прошлое и встала на современный путь развития.

Волной украшательств в 1990–2000-е накрыло уникальные образцы модернистской архитектуры Ташкента — ЦУМ и ресторан «Зарафшан», который, как пишет в книге «Ташкент: Архитектура советского модернизма 1955-1991» историк архитектуры Борис Чухович, в ходе переделок и реконструкции 2010 года утратил все элементы выдающегося архитектурного памятника. Из-за вмешательств, навеянных временем, пострадал облик театра Горького, Дома обуви (сейчас Интерпол) и ряд других строений.

Как отмечает в своей книге Шукур Аскаров, новая архитектура часто заимствовала формы из исторического наследия, при этом не учитывая их первоначальное функциональное назначение и климатические особенности. Здания и площади в стиле «каримовского ампира» создавались скорее как «декорации государства», чем как живая городская среда. Этот архитектурный язык предназначался для демонстрации власти и символического воздействия на широкую публику, при этом редко учитывались интересы и потребности самих горожан.

Апофеозом «каримовского ампира» стала Площадь независимости (Мустакиллик майдони). Её реконцепция в 1990-е и 2000-е годы превратила бывшую площадь Ленина в новый парадный центр столицы и республики. На площади появились Монумент независимости в виде земного шара с изображением на нём карты Узбекистана в увеличенном размере, «Скорбящая мать», а также арка «Эзгулик» («Добрых и благородных устремлений»). Архитектурный язык этих объектов — смесь неоклассической торжественности и символики национального возрождения. Здания, прилегающие к площади, были реконструированы.

В 1996 году к 660-летию Амира Тимура в центре города открыли Государственный музей истории Тимуридов. Купол, который является прямой цитатой мавзолея Гур-Эмир, колоннада и мраморные фасады с позолоченными вставками выполняют, в первую очередь, декоративную функцию. В масштабе и композиции здания ещё прослеживается отсылка к позднему модернизму, однако в ансамбле с расположенными вокруг сквера дореволюционными объектами, курантами, гостиницей «Узбекистан», сдержанными по стилю, оно смотрится как китч.

Символами эпохи независимости стали новые государственные здания. В конце 1990-х годов построено здание парламента (Олий Мажлис) с голубым куполом — аллюзия на тимуридскую традицию и отсылка к позднесоветской привычке использовать купольные цитаты. В начале 2000-х рядом выросло здание Сената из белого мрамора, имеющее классическую форму периптера с колоннами по периметру. Эти два объекта сформировали новый административный центр Ташкента, но, с точки зрения архитектуры, они лишь закрепили эстетику фасадного неоклассицизма, не привнеся значимых функциональных новшеств.

В 1999 году завершилось строительство резиденции Оксарой — одного из ключевых символов эпохи Каримова. Здесь риторика белого мрамора достигла предела: здание за массивной оградой словно вырезано из иной реальности и лишено контакта с городом. После 2016 года Оксарой был превращён в музей, но этот шаг скорее можно рассматривать как «музеефикацию власти», чем попытку включения объекта в городскую ткань. Сегодня доступ в главное здание ограничен — сам музей расположен в небольшой пристройке. Проход воротам крепости Российской империи охраняется, а в прилегающем парке можно пройтись только по определённым дорожкам.

Одной из центральных особенностей «каримовского ампира» стала политика «белого камня». Почти все значимые здания — Сенат (2004), мечеть «Минор» (2014), Дворец международных форумов (2009) — получили мраморные фасады. В облицовке активно использовался гранит. Обращение к камню отсылало к его многовековой репутации «вечного» материала: ещё в архитектуре Древней Греции и Рима мрамор и гранит ассоциировались с долговечностью, сакральностью и непреходящей властью. В сочетании со стеклом эти материалы формировали образ столицы, в котором «вечность» соединялась с современностью.

Увлечение внешним лоском и репрезентативностью имело последствия. Мрамор и гранит закупались за рубежом и требовали постоянного ухода, а в условиях ташкентской жары они перегревались и плохо удерживали тепло. Стеклянные фасады, которые массово применялись в те же годы, выглядели эффектно, но создавали эффект «тепловой ловушки»: летом внутри зданий становилось жарко, и кондиционеры работали на пределе. В итоге в городах страны, в том числе Ташкенте, множились здания, дорогие в строительстве и эксплуатации, но при этом уязвимые и недолговечные. Показателен случай с мечетью «Минор», с купола которой через год после открытия из-за дождей осыпалась плитка.

Таким образом, архитектурный язык первых двух десятилетий независимости был во многом имитационным: акцент смещался на выразительную оболочку зданий и узнаваемые образы, тогда как вопросы конструктивного поиска и климатической адаптации оказывались на втором плане.

Мода на белый мрамор задала визуальный стандарт, который рынок начал воспроизводить с помощью более доступных материалов — алюкобонда и стекла. В 2000–2010-е годы этот подход широко применялся в коммерческой застройке — торговых центрах, офисах и гостиницах. Дешёвые, быстровозводимые и визуально «современные» фасады постепенно сформировали повседневный архитектурный фон города. При этом городские улицы теряли разнообразие: отражающие стеклянные поверхности усиливали перегрев, первые этажи превращались в безликие коробки, а тень и пластика фасадов практически исчезали.

Особенно показательными были крупные проекты, такие как отель InterContinental 1990-х годов, задавший образ «стеклянного флагмана», а также более поздние офисные комплексы в центре города. В конце 2021 года на улице Навои сдали в эксплуатацию восемь 7-этажных домов, известные в народе как «китайская стена». Эти многоэтажки с фасадами из дешёвых панелей стали характерным символом эпохи: они строились быстро, но без заботы о градостроительной выразительности.

Последовательно складывавшиеся на протяжении почти 25 лет представления о городской архитектуре превратили расчистку пространств и формирование «витрин» в градостроительную норму. Снос существующих зданий, включая модернистские объекты и исторические махалли, воспринимался как естественный шаг к современности. Кульминацией этой тенденции стал масштабный проект Tashkent City, где на месте прежней застройки появились стеклянные башни, воплотившие образ современного города.

Градостроительная политика в период президентства Ислама Каримова в ряде случаев шла вразрез с интересами горожан. В 2009 году сквер Амира Темура лишился нескольких сотен вековых деревьев. Согласно официальной версии, основной причиной вырубки стало «эстетическое оформление» столицы, «чтобы город стал ещё краше и благоустроеннее». По другой, деревья представляли «определённую угрозу населению и постройкам» из-за мутаций короедов. Неофициальная версия связывает вырубку сквера со строительством нового «репрезентативного центра» — Дворца международных форумов.

После сквера вырубка зелёных зон стала частью более широкой практики: деревья регулярно уступали место мраморным фасадам и парковкам. В это же время началась активная высадка хвойных пород, которые, опять же, должны были отвечать запросу на современный «европейский» облик столицы, производить впечатление на туристов, однако оказались совершенно неприспособленными под реалии климата. Арча и ели, не дающие тени, засыхали, на их место высаживались новые за счёт госбюджета или в приказном порядке — устные распоряжения получали школы, институты, поликлиники и другие бюджетные организации.

Вместо развития общественных пространств приоритет отдавался формированию «парадных витрин». Советский модернизм 1960–1980-х годов создавал микрорайоны с внутренними дворами и тенистыми аллеями. Архитектурная практика эпохи независимости, напротив, концентрировалась на крупных объектах, оставляя жилую ткань без внимания. В результате в Ташкенте к середине 2010-х годов усилились проблемы теплового острова, дефицита тени и ухудшения арычной системы. Усилился разрыв между «парадной витриной» и реальной повседневной жизнью.

За 25 лет в столице Узбекистана и других городах появился узнаваемый пласт архитектуры, который становится предметом интереса исследователей и туристов. Беломраморные арки и фасады из алюкобонда стали своеобразным архитектурным «текстом» эпохи, зафиксировавшим переходный период республики. Для городской памяти это опыт противоречивый, но необходимый: он показывает, что архитектура — не только искусство, но и зеркало политического стиля.

Архитектура независимого Узбекистана 1991–2016 годов стала материальным выражением политической эпохи. «Каримовский ампир» закрепил в камне нарратив о сильном государстве и одновременно показал слабость авторитарного градостроительства, которое оставило без ответа социальные запросы, привело к экологическому кризису.

Ключевой вопрос, который возникает сегодня, состоит в том, что с этим наследием делать. Очевидно, что «каримовский ампир» — часть истории, и он заслуживает изучения и критического анализа. Но если сталинский ампир во многих городах сохраняется как архитектурное наследие, то постсоветские объекты, как памятники эпохи фасадной архитектуры, требуют переоценки. Критический подход к этому стилю может помочь выработать новый подход в градостроительстве, где в фокусе не «витрины для власти», а жители с их потребностями и интересами.